младенец

Многие из нас ненавидят свою работу, и едва переступив порог офиса, начинают хандрить и злится на свою судьбу. Мои соседи, не любящие животных с непониманием и даже осуждением смотрят на людей выгуливающих своих четвероногих любимцев. «Ну и что?», – скажите вы, ведь за это не принято осуждать. А вот я никогда не любила детей. И не сложно догадаться какую оценку все окружающие и наверняка и вы, читательница тоже выставите мне: «она – чудовище!»

Я никогда не понимала, как могла такой «получиться». Моя мама всю жизнь жила только ради нас — своих дочерей. Я — младшая из трех — получала столько внимания, любви и заботы, что часто мне казалось, будто я в семье — единственная. Лучший кусочек — мне, самое красивое платье — мне. Старшие сестры учились в обычных школах, а я — в гимназии «с уклоном». Словом, на жизнь грех было жаловаться. И самое интересное, что сестры никогда мне не завидовали. Обе они были по характеру — мамины копии: добрые, щедрые, заботливые. С удовольствием помогали маме по хозяйству, оставались со мной, вместо того чтобы бежать на танцы. И я, окруженная такой любовью, должна была цвести красивой нежной розой, а росла настоящим чертополохом. Я любила играть одна. Мне не нравилось, когда в мои мысли и фантазии кто-то вторгался: просил объяснить, что я нарисовала, или о чем сейчас думаю. Я огрызалась и замыкалась в себе. Я ненавидела игру в «дочки-матери» — просто не понимала, как можно получать удовольствие от укладывания куклы в кроватку. Зато я рано научилась читать, и уже в 4 года у меня отпала проблема, чем себя занимать. Я «глотала» все детские книжки, которые были у нас в доме, и уже через год мама записала меня в библиотеку (помню, как на меня сбежались смотреть все сотрудники этого «книжного храма» и с какой гордостью мама диктовала для карточки мою фамилию и возраст…).

Когда мне было шесть, родители пригласили ко мне преподавательницу английского и французского языка. Мама рассказывала: именно тогда стало ясно, в чем мой талант. Да, языки я схватывала на лету. И, закончив школу с золотой медалью, даже не сомневалась, куда поступать. Институт иностранных языков принял меня «с распростертыми объятиями».

Студенчество — это такое счастливое время! Ты молода, беззаботна и всегда влюблена — в жизнь, весну или симпатичного преподавателя… И тем непонятнее был для меня тот факт, что большая часть моих сокурсниц уже на первом-втором годах обучения выскакивали замуж и рожали детей. Они приносили фотографии, и вся группа с умилением рассматривала краснощеких и пузатых малышей. Умные взрослые девушки как будто забывали нормальную речь и начинали «сюсюкать» и картавить слова: «Ой, какой холесенький!». Я в этих «смотринах» никогда не участвовала. Нетрудно догадаться, что к пятому курсу у меня не осталось подруг — все они обзавелись детьми.

Вместо того чтобы устраивать жизнь и делать карьеру, они стирали пеленки, меняли подгузники и просыпались по 10 раз за ночь, чтобы покормить свое орущее чадо. Уставшие, растолстевшие, с серыми от бессонных ночей лицами, они приходили на экзамены и жалостливо смотрели на преподавателя: «Ребенок заболел, не успела подготовиться». И получали свою «тройку». Нет, такая жизнь не для меня.

У моих старших сестер к тому времени тоже родились дети, «благодаря» чему наше общение практически сошло на нет. Любой телефонный разговор прерывался через полминуты: «Все, Ромка проснулся!», «Ой, в розетку полез!», — и короткие гудки. Или, например, прихожу к Маше — самой старшей из нас — а на ней лица нет. Спрашиваю: «Что случилось?». «Олечка третий день покакать не может, плачет», — и я понимаю, что рассказывать свои новости ей бесполезно — в голове у сестры только Олечкины проблемы со стулом.

Я не неслась к сестрам и подругам с плюшевыми зайцами и погремушками, когда у них рождались дети; я не помнила дни рождения собственных племянников. Я старательно избегала семейных торжеств, потому что не могла весь вечер слушать детские вопли. Однажды сестра Катя попросила меня присмотреть за детьми, пока она сходит в парикмахерскую. Уже через 20 минут я звонила ей и умоляла вернуться. Чем старше я становилась, тем чаще приходила к мысли: «Дети — эти ужасно. Они отнимают у женщины все — свободное время, красоту, любовь мужа. У меня никогда не будет детей».

Зато я с упоением работала. Мне повезло: сразу после института, пройдя жесточайший отбор, я устроилась в иностранную компанию. Моя зарплата была такой, какую старшая сестра-учительница получала за полгода работы. Командировки за границу, встречи с интересными людьми, презентации, банкеты… Не работа, а сказка! Впрочем, она требовала невероятной отдачи. Я уходила из дома в 7.30, а возвращалась к полуночи. Иногда, дойдя до кровати, я падала на нее и, лежа в тишине с закрытыми глазами, думала: «Как могут женщины, возвращаясь с работы, еще хлопотать по хозяйству и заниматься с детьми? И какое счастье, что в выходной день я могу проваляться весь день в кровати или провести время в салоне, а не таскаться по зоопаркам или ходить на рынок с коляской!».

Знаете, я даже мужа нашла на работе. Молодой и перспективный руководитель отдела, он понравился мне сразу. А когда на первом совместном ужине мы коснулись темы детей и он, поморщившись, сказал, что не видит себя в роли отца, я просто влюбилась.

У нас обоих не было времени на частые свидания, поэтому мы очень скоро поженились. Интересная у нас была семья! Мы успевали общаться по дороге на работу, потом — в обеденном перерыве и немного — перед сном. Из-за частых командировок иногда не виделись неделями. Зато как эффектно мы смотрелись вместе на корпоративных банкетах или на пляже во время отпуска! Для отдыха мы, конечно, выбирали такие места, где нет семейных пар с детьми. Тишина, спокойствие и полный релакс.

Прошло пять лет, и я была, как мне казалось, абсолютно счастлива: я стала руководителем крупного отдела, а муж к тому времени основал свою компанию. Мы купили большой дом. Я жила, как будто в декорациях красивого фильма. Но никогда не знаешь, какой сценарий написала для тебя жизнь…

Однажды меня вызвал к себе генеральный директор. «Нина, — сказал он, — в рамках благотворительной акции ты вместе с другими руководителями отделов должна будешь посетить дом ребенка. Там будет телевидение. Подготовь, пожалуйста, речь». Я онемела. Пойти к брошенным детям, да еще и сказать что-то проникновенное, чтобы все расчувствовались и тут же бросились им помогать? Худшей кандидатуры и придумать нельзя. Но не рассказывать же мне генеральному директору — отцу двоих детей — что у меня от детского плача начинается мигрень?..

И очень скоро в сопровождении коллег и репортеров я переступила порог дома малютки. Вручение подарков, вспышки фотокамер, мое выступление — все прошло, как в тумане. «Слава Богу, закончилось», — подумала я, выходя из здания. Но тут меня кто-то взял за руку. «А разве вы не посмотрите на наших деток?» — директор дома уже вела меня обратно. Я с трудом выдавила улыбку и на ватных ногах вошла в приют. Второй этаж, большая комната, уставленная маленькими кроватками. И плач. Непрерывный детский плач, раздающийся из каждой колыбельки. У меня начала раскалываться голова. «А почему они все плачут?» — простонала я. «Им кушать пора, сейчас принесут», — улыбнулась директор.

Внезапно мой взгляд упал на одну из кроваток. Ребенок, лежащий в ней, не плакал. Я подошла ближе. На меня смотрели большие и очень серьезные серые глаза. Было такое ощущение, что этот маленький человечек знает о жизни что-то такое, чего не знаем мы, взрослые … «Кто это?» — спросила я. «Это наш Сашенька. Ему семь месяцев, два из которых он живет у нас». «Его бросили?» — мои руки начали предательски дрожать. «Нет. Сашенькина семья погибла в автокатастрофе. Мама, папа, бабушка и старший брат. Саша тоже был в той машине, но его автокресло даже не помялось, хотя машина после столкновения с грузовиком превратилась в груду металлолома. Спасатели сказали, что этот ребенок родился «в рубашке».

Она говорила что-то еще, а по моему лицу потоком лились слезы. Мне так захотелось взять его на руки, прижать к себе и больше никогда не отпускать! Это было невероятное и не знакомое мне чувство, от которого кружилась голова.

Я стала приезжать к Саше каждые выходные. Я ощущала просто физическую потребность держать его на руках, петь песенки и кормить смесью из бутылочки. Саша стал меня узнавать, улыбался и тянул ручки. В такие минуты мне казалось, что в моем сердце, скованном многолетним льдом, наступила оттепель.

Я никому не говорила, где провожу свободное время. О том, чтобы поделиться с мужем, не могло быть и речи! Он заметил произошедшие во мне перемены: «Нина, ты стала другой. Где ты пропадаешь по выходным? У тебя кто-то есть?» А мне было все равно, что он думает. Сашенька, его искренняя радость при виде меня, его бесподобная улыбка — только это теперь имело значение. Однажды я решилась рассказать обо всем маме. Ни слова не говоря, она оделась и взяла меня за руку: «Поехали». Всю дорогу я рассказывала ей о Сашеньке и о трагедии, произошедшей с его семьей. А мама смотрела на меня так, будто за рулем машины сидит не ее дочь, а инопланетянин.

Когда мы вошли, малыш сидел в манежике. Увидев меня, он протянул ручки и вдруг громко и отчетливо сказал: «Мама!». У меня началась истерика.

Надо ли говорить, что в этот день все было решено? Я начала собирать документы на усыновление. И мама, и сестры меня поддержали. Муж сказал, что я сошла с ума, и подал документы на развод и раздел имущества. Вот такая у нас была «любовь»… Но я не расстроилась: мой брак был «шелухой», и вся прежняя жизнь — тоже. И только когда я переступила порог своей новой квартиры, ведя за руку Сашеньку, я поняла, что такое счастье. Этот ребенок растопил мое сердце, показал мне новую — настоящую! — меня. И теперь я мечтаю только об одном: найти для Сашеньки любящего папу и, возможно, подарить ему сестричку…

Автор: Нина.